Лайон Де Камп - Башня Занида [Авт.сборник]
В моей цепной реакции главным компонентов является железо — вещество, менее всего подходящее для применения в подобной реакции. Оно находится в нижней точке кривой атомной энергии. Любое вещество можно превратить в железо и получить энергию, но потребуется затратить энергию, чтобы превратить железо в какое-либо другое вещество.
На самом деле, источником энергии в этой реакции является не железо, а другие реагенты. Но железо необходимо. Оно — не катализатор, так как сначала преобразовывается в другое вещество, а затем возвращается в первоначальное состояние, в то время как истинный катализатор остается неизменным. Учитывая то, что железо — один из самых распространенных элементов земной коры, можно взорвать всю Землю одновременно.
Я хорошо помню, что почувствовал, когда впервые вывел эти уравнения. Я тупо уставился на свое имя на стеклянной двери «Доктор Уэйд Ормон», вернее на его зеркальное отражение. Решив, что допустил ошибку, я все проверил и перепроверил, вычислил и перевычислил. Ядерные уравнения я выводил заново по крайней мере раз тридцать. С каждой проверкой мое сердце, мое бедное старое сердце колотилось все чаще. А желудок сжимался все сильнее. Мне достало ума никому в отделе не сказать о своем открытии.
Но даже после этого я не оставил попыток найти ошибку. Пропустил все материалы через компьютер, на тот случай, если ошибка была чисто формальной, а я просто не заметил ее. Кажется, что-то подобное случилось с Эйнштейном? Просто где-то плюс заменился на минус и все. Я — совсем не Эйнштейн, пусть и хороший физик, и тем более не застрахован от подобных случайностей.
Но компьютер подтвердил правильность моих выводов.
Возник следующий вопрос: что делать с результатами? Для лаборатории они были бесполезны, так как мы занимались разработкой более мощного оружия или более эффективного производства энергии. По инструкции следовало написать отчет. Затем его бы размножили, присвоили ему гриф «Совершенно секретно», и курьеры доставили бы копии куда положено, в частности, в Агентство по контролю за атомной энергией. Обычно люди, работающие в подобных заведениях, не болтливы, тем не менее весть о моем открытии разнеслась бы по миру уже через несколько лет.
Не думаю, что правительство Соединенных Штатов отважилось бы когда-нибудь взорвать мир, но что касается других правительств — кто знает? Например, Гитлер. Если бы он знал, как это сделать, то, почуяв неминуемый конец… Или коммунисты. Сейчас они хладнокровно просчитывают каждый свой шаг, но совершенно непонятно, кто будет у них главным через десять-двадцать лет. Как только открытие станет известным, любая страна, обладающая достаточным ядерным потенциалом, сможет им воспользоваться. Большинство, несомненно, никогда не отважится на это, даже желая отомстить за поражение. Но ведь есть страны, которые могут попытаться шантажировать весь мир, а некоторые из них вполне способны выполнить свою угрозу, если их требования не будут приняты. А сколько в мире параноиков и других безумцев? Наверное, достаточно, если часть лидеров явно принадлежит к их числу. Любой метод правления, известный человечеству — монархический, аристократический, теократический, демократический, диктаторский, советский — не обеспечивает абсолютной защиты от подобных личностей. До тех пор пока эти безволосые обезьяны объединены в суверенные государства, ядерный конец света не только возможен, но и весьма вероятен.
Честно говоря, я и сам, видимо, не совсем нормален, если могу так спокойно рассуждать об уничтожении мира.
Впрочем, психиатр убедил меня в обратном. Человек не может считаться помешанным, сказал он, если пытается осуществить свои желания рациональными методами. Что касается желаний иррациональных по своей природе… у меня достаточно веских оснований для того, чтобы уничтожить весь род людской. Высокие, притянутые за уши рассуждения, типа религиозной болтовни о греховности человека, здесь ни при чем, есть только всепоглощающая жажда мести. Христиане считают, что жажда мести достойна порицания. Мне так не кажется. Многие культуры оправдывали ее, значит, она не может считаться признаком ненормальности.
Если оглянуться назад и вспомнить всю свою жизнь в течение пятидесяти трех лет, что мне приходит в голову? Взять, к примеру, мой первый день в школе…
Полагаю, в шесть лет я был робким мальчиком, тощеньким, упрямым и не по летам развитым. Мой отец был профессором, и от него я перенял манеру говорить напыщенно. В шесть лет я обильно сдабривал свою речь такими словам, как «теоретически» и «психоневротический». Из-за частых болезней я был тощим, как скелет, а слабые мышцы едва могли переместить мое тело из одного места в другое.
Себе я всегда казался исключительно хорошим мальчиком, которого все незаслуженно обижают, более старшие родственники, напротив, всегда говорили мне, что более несговорчивого ребенка им еще не доводилось встречать. Я не был непослушным или склонным к разрушению. Напротив, я педантично соблюдал все формальные правила, причем с рвением, которое привело бы в восторг любого сержанта-пруссака. Зато в других ситуациях, где следовало подстраиваться под других людей, а не соблюдать какие-либо правила, я руководствовался только собственными желаниями. Их я старался осуществить с фанатической целеустремленностью. С моей точки зрения другие люди являлись неодушевленными предметами, призванными оказывать содействие в осуществлении моих желаний. Что они при этом думали, я не знал, и не желал знать.
Так утверждали мои родственники. Возможно, они относились ко мне с предубеждением. Как бы то ни было, веселье началось в первый же день моего посещения бесплатной средней школы в Нью-Хейвене. На перемене пара ребят схватили мою кепку, и начали бросать ее друг другу, а владелец, то есть я, дергаясь, как рыба на крючке, пытался перехватить свой головной убор.
Через несколько минут я вышел из терпения и попытался размозжить камнем голову одному из мучителей. К счастью, шестилетним мальчишкам недостает силы, чтобы убить друг друга таким примитивным способом. Я набил ему шишку, потом все навалились на меня, а я был настолько слаб, что не смог бы оказать сопротивление и одному из них. Учитель спас меня, вытащив из кучи-малы.
С учителями я ладил. У меня не было присущего нормальным детям духа сопротивления взрослым. Я полагал, благодаря своему преждевременному интеллектуальному развитию, что взрослые знают больше меня, и, если они говорят мне сделать что-либо, значит, имеют право на это. В результате я стал любимчиком учителей, что не добавило мне любви сверстников.
